— Проша… — Старик боком повалился на лавку.
Прохор подбежал, сильно тряхнул его, посадил.
Лицо у старика пожелтело, оплыло книзу. Тусклые глаза смотрели в одну точку.
— Эй, дядя, брось!.. В игрушки со мной играть вздумал?
В голосе Прохора послышалось раздражение.
Кирилл Спиридонович глубоко вздохнул, дёрнул ворот рубашки.
— Проша… — зашелестел его голос. — Беда-то какая! Платок потерялся. Коим кровь-то вытирал… Вся деревня его знает… Найдут… О господи!
— Где потерял?
— Не знаю… Память отшибло… Начисто…
Прохор постоял над ним, что-то соображая.
— Так, так, так… Ну спасибо тебе, дядя! Выходит, мой грех на свою душу взял. Платок, понятно, найдут. Пустят собаку и найдут. И тогда каюк тебе. Бывший кулак убил коммуниста. Расстреляют без разговоров…
Он отвернулся от старика.
— Можешь идти. Ты теперь человек конченый.
Кирилл Спиридонович сидел недвижимо. По лицу ползли слезы. Настоящий страх, страх ледяной, ломающий волю, Кирилл Спиридонович почувствовал сейчас. Ясно, до мелочей, возникла перед глазами картина. Собака несёт в пасти его платок… Вот он уже в руках у милиционера. Кругом столпились колхозники. Голоса: «Локотникова платок! Жена ему вышивала! Вишь, в крови! Стало быть, он Серёжку Емельянова убил!»
Сейчас же пойти, разыскать платок. Да где? Он даже не помнит, когда руки вытирал. То ли когда несли к озеру, то ли после, как к мельнице шли. Если бы ещё по тропе шли, а то ведь через кусты ломились… Ищи теперь…
Кирилл Спиридонович плакал впервые с тех пор, как умерла жена. Что же теперь?.. Дрожать изо дня в день, как зайцу под кустом, ждать, пока не возьмут за шиворот? А может, пойти, признаться во всём? Может, и простят… Нет, не простят. Другое, видно, надо… Сниматься с родных мест да бежать куда глаза глядят. И тут старик услышал до странности спокойный и даже весёлый голос Прохора:
— Дашь денег?
— Дам.
— Значит, есть они у тебя?
— Есть.
— В золоте?
— В золоте. Червонцы царской чеканки.
— Дашь триста монет?
Глаза у старика просветлели, выпрямилась спина. Сумма, названная племянником, ударила ему в голову, подобно нашатырному спирту, заставила очнуться. Подумал, сказал:
— Дам триста, что с тобой будешь делать, всё-таки вместо сына ты мне.
— Больно легко соглашаешься. Обмануть задумал? — поигрывал бешено весёлыми глазами Прохор.
— Господь с тобой, Проша! Или кто меня за язык тянул про золото говорить. Дам, что уж…
— Когда?
— Нынче ночью достану. Завтра принесу.
— Ну, гляди… Если обманешь, заранее заказывай по себе панихиду. Я слов на ветер не бросаю.
— Да нет, что уж, завтра принесу.
— Тогда вот что. В этой западне я не останусь. Приду сюда завтра часиков в семь. Ждать долго не буду. Тут у крыльца рябина стоит. Если увидишь — нижняя ветка надломлена, значит оставь деньги в чуланчике. Да поесть принеси, не забудь. Ну, а теперь пойду.
Прохор свернул цигарку, закурил, кивнул старику и вышел.
Ни в эту, ни в следующую ночь Кирилл Спиридонович не смог побывать на Марфином острове. Чувствовал — следят за ним, и сердце сковывал страх. Думал: «Бежать, бежать… Но и Прошке надо помочь скрыться… Поймают его — обоим несдобровать». Наконец решил — лучше действовать днём.
Федька не признавал дорог. Дороги виляют туда-сюда и только удлиняют путь. О чём думали люди, когда прокладывали их? Скажем, цель твоего путешествия находится слева, а дорога, вместо того чтобы прямо вести к цели, почему-то обязательно свернёт вправо. Нет уж, пусть по таким дорогам ходят те, кому делать нечего. Федька предпочитал прямые пути. Ведь прямая линия есть кратчайшее расстояние между двумя точками. Там, где дорожные пешеходы делали пять километров, бездорожный пешеход Федька обходился тремя. Выгода налицо, особенно если ты по самую маковку набит важнейшими новостями.
Вот почему Федька пренебрёг дорогой и от берега взял направление прямо на Ликино. Он не жалел о том, что потратил время на рыбалку. Хотя поимка Прохора Локотникова, как видно, и не состоялась, зато в руках у Федьки была карта, составленная самим Емельяновым. Она наверняка поможет пролить свет на эту таинственную историю. Мальчишек, конечно, тоже придётся допросить. Они никуда не денутся, потому что запуганы Домной.
Вскоре путь Федьке преградил овраг. По дну его текла речка Содушка, приток Сужи. Речка неказиста, в самых широких местах не больше десяти метров. Склоны оврага заросли орешником, там и тут вздымались высокие разлапистые сосны. Федька начал спускаться вниз и вдруг, в нескольких шагах впереди, увидел шалаш. Шалаш был небольшой, на одного человека. Задней стенкой ему служил толстый, в три-четыре обхвата, ствол сосны. Ветки, покрывавшие его, хотя и завяли, но ещё не успели засохнуть и потемнеть. Федька сообразил, что шалаш сделан недавно, дня два-три назад.
Федька хотел уже заглянуть в шалаш, как со дна оврага донёсся шорох листвы.
Федька упал на землю, заполз за куст, втянул туда же удочки. В другое время он и не подумал бы прятаться, но сейчас он помогал «товарищу командиру» ловить бандита.
Из кустов вышел человек в чёрном пиджаке и брюках, заправленных в кожаные сапоги. Крупное скуластое лицо было красно — видно, только что умылся в речке, волосы надо лбом топорщились мокрыми сосульками. «Он», — почему-то сразу решил Федька.
Человек неторопливо обшарил жёсткими, внимательными глазами кусты. На секунду Федьке показалось, что он обнаружен. Тело напружинилось, готовое взметнуться и стрелою пронзить густую массу кустарника. Но человек успокоенно опустил глаза, свернул самокрутку, закурил и вполз внутрь шалаша. Видно, он прилёг, потому что наружу высунулись ноги в сапогах.