Неделя приключений - Страница 63

От головы до хвоста, словно пляжный завсегдатай, покрытый мелким речным песком, он выглядел не очень-то внушительно. Сёмка решил его обмыть. Лишь только он опустил руку в воду и, успокоенный смиренным видом добычи, немного разжал пальцы, как ёрш выскользнул из плена и, насмешливо мотнув хвостом, ушёл в глубину. Сёмка чуть не заплакал с досады. Вот и доверяй после этого рыбам!

Запоздалое сожаление по большей части бывает бесполезно. Поняв это, Сёмка приступил к делу. Около потухшего костра он обнаружил банку с наживой, насадил на крючок лоснящегося лилового червяка с сизым отливом, поплевал на него, поворачивая так и этак, словно курицу на вертеле, и, убедившись в совершенной его неотразимости, забросил в воду. Потом уселся на берегу и предался мечтам. Что, если попадётся огромный сом, в пуд весом! Почему нет? Сколько подобных случаев рассказывали бывалые рыболовы. На месте сома Сёмка обязательно соблазнился бы жирным красным червяком, обильно смоченным слюной, точно котлета соусом. Конечно, сом, может быть, и не так голоден, как Сёмка, но вряд ли найдёт он у себя на дне пищу более вкусную, чем этот червяк. Сейчас сом, конечно, уже проснулся, пошевелил усами, подумал, чего бы такое съесть питательное. С утра кругом плавали разные козявки. Сом пожевал их — выплюнул. Дрянь какая-то, похоже на размоченные чёрные сухари. «Чего я здесь не видел, в глубине? — подумал сом, вернее Сёмка подумал за него. — Козявки эти мне ужас как надоели — ни вкуса, ни запаха. Поплыву-ка к берегу». Вот поднимается из омута, зыркает глазами по сторонам — тут ухо держи востро, а не то как раз зацепят сетью. Видит — пусто на берегу, только мальчишка сидит. Лицо доброе, кроткое. Сразу видать: безобидный мальчишка. «Ладно, — думает сом, — проглочу его червяка, так и быть. Уж очень симпатичный мальчишка-то. К тому же, видать, голодный. Ему бы теперь картошечки с солью да если бы ещё с мягким душистым чёрным хлебом…»

Сёмка вздохнул и проглотил слюну. Дёрнул удилище — червяк болтается на крючке целёхонек, как сама безнадёжность. «Плохое место», — решил Сёмка и перешёл на другое. Однако скоро вернулся на прежнее. За полчаса он обошёл побережье на сотню метров вверх и вниз — всё безрезультатно. Сёмка насадил другого червяка, тощего и более подвижного. Он израсходовал на него весь запас слюны, после чего червяк совсем сник и стал похож на боксёра, которого после нокаута уносят с ринга.

О пудовом соме Сёмка больше не смел и думать. Хотя бы плотвичка поймалась, малюсенькая плотвичка… Только бы для навару…

— Миленькая, хорошенькая, — вслух заговорил Сёмка, — ну попадись, пожалуйста! Ну что тебе стоит — раскрой ротик… проглоти червяка — и всё… Я даже, может быть, тебя отпущу, — после некоторого раздумья пообещал рыбак. — Ей-богу! Только посмотрю и отпущу. И всех червей отдам. Для деток… Они ведь, поди, голодные. Честное слово! Я очень добрый и люблю рыбёшек…

Плотвичка осталась глуха к его мольбам. Сёмке надоело бегать с удочкой, воткнул её в берег. Решил больше не думать о рыбе. От бывалых рыбаков он слышал, что такая мера помогает. Но ему не везло. Рыбёшки так и сновали мимо поплавка, взбалтывая воду и оставляя за собою круги. Однако к червяку ни одна даже не прикоснулась.

Тогда Сёмка стал размышлять о грустном. Ах, как теперь он сочувствовал сторожихе, что сидела по ночам на табуретке у дверей соседнего магазина! Раньше он думал, что сторожить — это отдых, а не работа. Оказывается, ещё какая работа! Куда тяжелее, чем колоть дрова или копать грядки.

Начали мучить сомнения. Вдруг Витька и Спартак не найдут обратной дороги? Вдруг дядя Вася уже уехал в город? Пока суд да дело, пройдёт время. И через несколько дней на берегу Сужи, напротив острова Страха, там, где начинается пролив Отважных, найдут холодный Сёмкин труп. И зарыдает мама: «Зачем, зачем, мой сын любимый, я заставляла тебя целыми днями решать задачи?! Встань, проснись! Хочешь — сию минуту порву задачник-скорпион?!» Но поздно, поздно! Не встанет Сёмка, не увидит больше ни задачника, ни голубого неба. И Леночка, склонившись над ним, глядя на его бледное красивое лицо, отмеченное печатью смерти, воскликнет: «Ах, почему я его не ценила, ведь он меня так любил?!»

Даже доктор Павел Абрамыч прослезится, закроет длинной ладонью сухощавое лицо своё и проговорит слабым покаянным голосом: «О, какой же я глупец! Я нарвал уши этому отважному мальчику. О несчастный, несчастный глупец! Ведь не сделайся он путешественником, из него получился бы замечательный хирург!» Но Сёмка уже ничего не услышит, оледеневшие уста его не произнесут всепрощающих слов.

Похоронят Сёмку здесь же, на высоком берегу, под маленькой осинкой. Отсалютует ему пионерский отряд, а пионервожатая над свежею могилой скажет речь, которую закончит словами: «Слава бесстрашного исследователя Семёна Берестова будет жить в веках! Предлагаю назвать это побережье его именем!»

Пройдёт много лет, вырастет осинка, зашумят над могилой листья, многоголосые птицы запоют в ветвях…

Сёмка всхлипнул. Тёплая слезинка скатилась по щеке. Он вытер кулаком глаза и подумал, что ввиду такой печальной перспективы необходимо оставить для истории какие- нибудь мужественные слова. Например: «Умираю, но не сдаюсь!» Эх, жалко, Спартак унёс судовой журнал… Но не беда. Революционеры, перед тем как идти на расстрел, писали на стенах камеры. Сёмка разровнял на круче площадку и по сырому песку вывел пальцем: «Прощайте, товарищи!» Подумал и добавил: «Ёрш сбежал, рыба не ловится — умираю». Отошёл, критически оглядел написанное. Нет, как-то уж слишком прозаично. Для истории нужны слова возвышенные и вместе с тем проникновенные. Сёмка стёр ногою старый текст и написал новый: «Умираю честно на своём посту. Прощайте, товарищи! Лена, прощай навеки! Сёмка».